Роковые мокроступы
Обычные галоши стали причиной личной драмы...
- Что за история!.. Неужели это правда?!..
Максим Дмитриевич казался очень смущенным и взволнованным...
Он уже несколько раз, к немалому удивлению старика-лакея, выбегал в переднюю, хватал
там свои галоши и направлялся с ними в кабинет. Здесь он таинственно затворял
двери и начинал тщательно рассматривать и примерять галоши.
Да, безусловно, они не ему принадлежали!
Хотя на их
внутренности красовалась тоже буква С, но шерстяная подкладка была сбита и
стерта, на и на ноге они сидели немного
свободно...
Итак, нет сомнения – галоши были обменены!..
Едва ли, однако, из-за этого пустого обстоятельства
следовало так волноваться, как волновался Максим Дмитриевич. Но у него были на
это особые причины довольно деликатного свойства.
--
Несмотря на то, что Максим Дмитриевич Сотов был женат и имел
даже приличное потомство, он был человек очень мягкой души и без трепета не мог
видеть ни одной смазливой рожицы. Уже целый год он состоял счастливым обладателем
фрейлен Клерхен – бывшей бонны его младшей дочери.
Это была еще очень юная, но достаточно пышная, златокудрая и
голубоглазая немочка. С берегов Шпрее, где она родилась, она привезла с собой
большой запас наивности, соединенной с практическим тактом. Благодаря первому
качеству, она долго не могла понять, чего от неё хочет «der gnädiger Herr»* Когда же последний
растолковал ей это, выступило на сцену второе качество бонны: она потребовала
небольшую меблированную квартиру и «ассюрированных»* 150 руб. в месяц. То и
другое она получила, и Максим Дмитриевич в продолжении года чувствовал себя
счастливейшим из смертных...
Клерхен была прекрасная хозяйка, и в её уютной квартирке
Сотов находил тот комфорт и покой, которых ему недоставало дома. Притом,
златокудрая немочка его так любила, выказывала ему столько наивного поклонения,
что Максим Дмитриевич, стоя перед
зеркалом и поглаживая лысеющие виски, начинал мнить себя Аполлоном
Бельведерским.
Одно было неприятно Максиму Дмитриевичу. Клерхен, кроме
слова «шорт», которое она произносила с большой выразительностью, почти ничего
не знала по-русски, а Сотов, хотя и понимал по-немецки, но сам толком изъяснить
свои чувства и желания на этом языке не мог. Приходилось прибегать к мимике и
чуть ли не эквилибристике. Это было очень неудобно. Максим Дмитриевич решил
обучить фрейлен Клерхен русскому языку. Попробовал сам с нею заниматься, но,
благодаря нетерпению Максима Дмитриевич, ничего из этого не выходило. Тогда
решили взять учителя. Но, конечно, надо было сделать это с большой
осторожностью и осмотрительностью.
--
В газетах он напечатал объявление, что ищут студента для
обучения немца русскому языку. Студенты начали толпами ходить к Сотову в
правление: он их всех принимал в своем
директорском кабинете и всех браковал. Одни были слишком прилизаны и изящны,
другие – нахальны, третьи – юны и красивы. Максим Дмитриевич начинал уже
отчаиваться... Но вот в его кабинет ввалился субъект, напомнивший Сотову
далекие дни студенчества. Неряшливый, вс копной нечесаных волос, скуластой
физиономией и мозолистыми руками. Фамилия у посетителя оказалась самая
плебейская – Сидоров, и отрекомендовался он студентом филологического
факультета. Говорил г. Сидоров по-семинарски, ударяя на ó, часто сплевывал и
всей пятерней почесывал затылок. Максим Дмитриевич еле удерживался от смеха, но
нашел, что такой учитель вполне подходит для его Клерхен...
Уроки звереподобного Сидорова с нежной Клерхен начались со
следующего же дня... И как по вечерам забавлялся Максим Дмитриевич, когда
Клерхен пробовала лепетать по-русски, желая показать свои успехи!.. И как они
хохотали вместе, когда Клерхен начинала передразнивать Сидорова – «diesen Ungetum, diese Affe»* - подражая его
интонациям и ударениям на ó ...
--
Иногда Максим Дмитриевич со службы заезжал на часик к Клерхен
и присутствовал на уроках русского языка. Студент держался удивительно строго и
деловито. Никаких посторонних разговоров или замечаний: спросил что следует,
продиктовал, задал урок - и ушел...
Благодаря такому серьезному отношению к делу Клерхен начала делать заметные
успехи. Она читала Максиму Дмитриевичу вслух газету и переписывала иногда его
черновые бумаги. Максим Дмитриевич высказывал по-русски свои желания – и
Клерхен его понимала. Вообще они продолжали жить как голубки, и Сотов прибавил
даже Клерхен «на булавки» еще 25 рублей в месяц.
И вдруг... Вдруг – эти галоши!...
Как-то днем, возвращаясь раньше обыкновенного со службы,
Максим Дмитриевич вздумал экспромтом обрадовать Клерхен. Купив фунт тянучек,
которые немочка обожала, он на крыльях любви понесся к убежищу своей феи. Но у
дверей этого убежища ему пришлось простоять довольно долго. Только после
третьего звонка послышались торопливые шаги, и сама Клерхен осторожно открыла
двери. Увидав Максима Дмитриевича, она отступила в изумлении. Какого рода это
было изумление – радостное или горестное – Максим Дмитриевич тогда не заметил. Но
его внимание обратила на себя неряшливая фигура Клерхен: волосы её рассыпались
в беспорядке, капот был одет кое-как и полузастегнут...
Всё это так не походило на обычно аккуратную и манерную
немочку...
Дело, однако вскоре объяснилось. Прислугу Клерхен отпустила
со двора, а сама прилегла, так как чувствовала «немножко Kohfschmerzen»*, и заснула...
И вдруг резкий звонок Максима Дмитриевича испугал её.
После этого объяснения Клерхен убежала в спальню немного
приодеться и ни за что не пускала туда Сотова, так как, по её выражению, в
спальне был настоящий хаос – «ein wahrer Chaos».
Затем Клерхен просила еще Максима Дмитриевича непременно
отвернуться к окну, так как ей необходимо пронести из передней в спальню
какую-то принадлежность дамского туалета.
- Не то я буду фактически сердиться... – пролепетала она.
- Надо сказать – «серьезно сердиться», - поправил Максим
Дмитриевич и послушно отвернулся лицом к окну, так как очень ценил в своей
немочке почти детскую застенчивость.
Когда немочка сказала «можно», и Максим Дмитриевич
повернулся, Клерхен была уже одета и причесана, - розовенькая, свеженькая и
хорошенькая, как всегда. Сотов посадил её к себе на колени и принялся класть ей
в рот одну тянучку за другой...(Всякие бывают у влюбленных фантазии!..)
--
Вдруг в кухне раздался какой-то стук и треск и как бы
падение чего-то тяжелого... Клерхен вскрикнула: «Ach, der Unglükliche!»- и бросилась в кухню. Der Unglükliche* оказался кот Васька, который,
прыгая по кухне, задел за сковородку и уронил её на пол...
Далее пребывание Максима Дмитриевича у Клерхен ничем не
омрачалось. Он очень мило провел время «в своем уголке» до 6 часов, а к обеду
сидел уже, солидный и важный, у семейного стола.
--
Теперь Максим Дмитриевич, глядя на галоши, припоминал все
эти подробности. Неужто в этих самых галошах скрывалась целая трагедия?..
Неужто кот Васька, уронивший, будто бы, сковороду, был котом... в
галошах?!.. И кто же был их обладатель?
Роковая буква С и обтрепанные края внушали Максиму Дмитриевичу довольно сильное
подозрение, которое вскоре перешло почти в уверенность.
--
Сотов решил запастись терпением, вывести вероломную Клерхен
на чистую воду и затем порвать с ней окончательно.
На следующий день он отправился к Клерхен как раз к тому
часу, когда Сидоров поучал немочку тонкостям русского языка. Лишь только Максим
Дмитриевич вошел в переднюю, как устремил пытливый взор на пол под вешалкой...
Увы, там действительно красовались его собственные галоши, в которых, очевидно,
пришел Сидоров. Конечно, Максим Дмитриевич мог сейчас поднять шум и скандал. Но
это не было в его правилах. Поболтав несколько минут, он, сдержанный и
корректный как всегда, вышел в переднюю
и здесь, надевая уже собственные галоши, громко сказал провожавшей его немочке:
- Милая Клерхен, передайте, пожалуйста, господину Сидорову мою искреннюю
благодарность за то, что он принес галоши, которые вчера обменял, когда был у
вас... Вам же, Клерхен, советую быть осторожнее при своих дальнейших
похождениях, которых у вас,
конечно, будет немало... Прощайте!..
- Was?!
Что?!.. Русски швейн!...- успела только крикнуть фрейлен Клерхен.
Но Максим Дмитриевич быстро спускался по лестнице, не слушая
уже дальнейших напутственных слов, которые выкрикивала ему вслед раздраженная
немка.
Придя домой, Максим Дмитриевич заперся в кабинете и долго
думал о женщинах вообще, женщинах в
частности и немецких боннах в особенности...Потом изодрал свои «мокроступы» и
велел выбросить их в помойное ведро, не желая, чтобы эта пара галош напоминала
о великолепной паре наставленных ему рогов...
Из книги: Б.И.
Бентовин. Роковые галоши и другие рассказы. СПб., 1901
*уважаемый господин
* гарантированных
* это чудище, эта
обезьяна
* головная боль
* несчастный
